"За закрытыми дверями"
Я лежу в постели. Мягко. Пахнет мылом и лекарствами. Вокруг – белые и серые пятна, все размазанное. Я вдруг раздражаюсь и делаю резкое движение, чтобы подняться, но остаюсь лежать. Слаба и к тому же привязана. Кем? Когда?
Внутри головы собираются воспоминания, набухают, как грозовое облако, наливаются жаром. Прохладный и светлый мир вокруг вдруг пронзает огненная стрела, раскалывает мне череп и уходит куда-то в позвоночник. Больно – и я кричу. Кричу громче. Пронзительнее. Зрение вдруг обретает противоестественную четкость. Больничная палата, на тумбочке – часы и аляповатая открытка. Напротив – старый телевизор, в котором отражается мое изломанное на койке тело и широко открытый рот. Там, в мутной глубине седого от пыли экрана я тоже кричу.
Это был Мэтью – тот, кто сделал это со мной. И он сейчас в участке. Напротив моей койки сидит неприятный, но смутно знакомый человек – с тонким широким ртом, выпученными глазами. Волосы зализаны назад, а на переносице тяжелые очки. Он рассказывает мне про Мэтью. Что он кинулся на меня с ножом и перепугал до смерти, но не порезал – только избил. Я пытаюсь объяснить посетителю, что Мэтью никогда бы так не поступил. И почему я привязана? Он говорит, что я не в себе после "инцидента". Заканчивается рассказ странной фразой: "Бессмысленно то, что мы рождаемся, бессмысленно, что умираем". Кажется, совсем не к месту, да? Я не помню, как он уходит – дверь в палату остается запертой, он просто исчез.
- Послушайте, что с ней будет, с моей девочкой? – высокая и худощавая женщина вцепилась в локоть врачу и то и дело поглядывает на дверь в палату, где лежит ее дочь.
- Случай Кэтлин был и без того тяжелым: множественные галлюцинации, бредовые идеи. Апатия готова смениться болезненным возбуждением, она может навредить вам и себе. Лучше пусть пока останется здесь, - мужчина в поношенном, но идеально белом халате профессионально терпелив.
- Я хочу забрать ее. Да, она ушиблась, но такого больше не повториться, клянусь. И Мэтью – ее друг, почти брат, она поймет, что ошиблась, спутала, что он ее и пальцем не тронул. Я обещаю ежедневный уход, - мать девушки упорствует, но врач отрицательно качает головой.
- Так будет лучше.
Мэтью сидит в своей комнате – на полу бардак, на стенах кое-где отходят обои, но его это не парит. Он кайфует. Он опять до смерти напугал эту дуреху, Кэтлин. Он давно уже по-тихому щиплет ее или толкает, а потом сваливает это все на ее "воображаемых друзей". Какая умора, когда она с ними ругается! Но сейчас он пошел дальше. Да, гораздо дальше. Он помнит выражение страха на ее лице, и ему это нравится. Он опять вспоминает, как бил ее по голове, наотмашь, и немытая рука тянется к засаленной ширинке. Предки не помешают ему – он всегда запирает дверь.
Ко мне снова кто-то пришел. Довольно экстравагантный мужчина, но  тоже знакомый. Высоко надо лбом то ли выбрито, то ли просто лысина. Щегольские усики и бородка – ухоженные, но когда он говорит, я замечаю, что зубы у него все гнилые. И одежда – как из Средневековья. Он снова рассказывает мне про Мэтью. Ты должна рассказать маме все, говорит он мне. Мэтью могут и не наказать – он так убедительно оправдывался в участке! Я чувствую злость, я уже вспомнила, что это действительно Мэтью меня избил. Но тут посетитель говорит: "Упорство во зле не уничтожает зла, а только увеличивает его". Еще одна чудная фраза, но я с ним согласна – Мэтью поплатится и за побои, и за ложь. Я опять не заметила, как ушел этот человек. Но это уже не важно. Я помню что-то, что должно мне помочь. Что должно разоблачить этого лживого ублюдка Мэтью. Я начинаю вспоминать все щипки и толчки, которые он сваливал на других и все яростнее ощупываю себя. И наконец на левой щеке нахожу это.
Они все собрались в моей комнате – доктор, мама, даже Мэтью. И двое моих посетителей тоже тут, стоят у окна – у того, что с очками, вид такой, будто его сейчас стошнит. После дежурных слов о том, что со мной все будет в порядке, она подводит ко мне Мэтью за локоть. Я вижу в маминых глазах беспокойство и любовь, в его – какой-то мерзкий, мутный огонек. Я тут же показываю свою левую щеку – там, в глубокой ссадине, отпечатался орнамент с нелепого перстня, который Мэтью носит не снимая. Тот пытается спрятать руку, но врач вдруг задирает ее вверх – так, чтобы всем было видно. Мама прижимает руку ко рту, а Мэтью вырывается и, оттолкнув ее, выскакивает из палаты. Потом мать долго заливает меня слезами, а я улыбаюсь двум одобрительно кивающим мужчинам у окна – мне наконец-то, впервые!, поверили.